Метро - Страница 36

Толстяк поднес зажигалку к факелу, и тот вспыхнул голубоватым холодным пламенем.

– Ну вот. Теперь мы готовы. Миша, – Гарин передал факел и бутылочку толстяку, – пойдешь первым. Освещай дорогу.

– Принцесса, – он нагнулся и взял дочку на руки, – обхвати мою шею здоровой рукой и ничего не бойся.

– А я не и боюсь, папа, – ответила Ксюша и прижалась к нему.

Гарин чувствовал, как она дрожала.

– Не бойся, – повторил он. – Нам уже нечего бояться.

– Это точно! – хрипло рассмеялась Галочка. – Люди сами создают себе проблемы. Дрожат из-за каждого пустяка, а потом оказывается, что это совсем не страшно. Вот я помню, когда мне было четырнадцать, один парень…

– Хватит! – оборвал ее Гарин. – Не порти мне девочку! Пойдешь замыкающей.

– Как скажешь, милок. Командуй. У тебя это неплохо получается. Наверное, твой котелок варит кое-что получше, чем манную кашу.

Гарин почувствовал, как дочь прижалась к его щеке, и ощутил прилив нежности… и гордости. Странно, но похвала грязной нищенки подействовала на него ободряюще. Возможно, если бы Ирина почаще говорила что-нибудь подобное…

Ирина… Он обязательно поговорит с ней. Но сначала надо выбраться отсюда.

– Миша! Иди в тот конец вагона. Мы – за тобой.

Толстяк слушался Гарина беспрекословно. Он признал его право старшего и даже не думал возражать. Он только спросил:

– В какое окно будем вылезать? Справа или слева?

– Не имеет значения, – ответил Гарин. – Теперь контактный рельс не под напряжением. Полезем туда, где места больше.

– Угу, – согласился толстяк.

Маленький отряд двинулся вперед.

Внезапно Гарину показалось, что сквозь шум воды он сумел различить человеческий голос.

– Стоп! – сказал он. – А ну-ка тихо! Вы ничего не слышите?

– Это, наверное, бурчит у меня в животе, – начала Галочка, но Гарин рявкнул:

– Тихо! Замолчите все! – сказать просто «заткнись» он почему-то не решился.

Снова шум бегущей воды. И больше ничего.

«Наверное, показалось», – подумал Гарин и хотел уже идти дальше, но вдруг явственно услышал мужской голос.

– Помогите! Эй, вы там…

Громкое бульканье, словно кричавший пускал пузыри.

– Эй!!! Помогите! Меня зажало! Помогите!!!

Гарин посмотрел на толстяка. Он прекрасно видел и понимал всю гамму чувств, отразившихся на его лице.

«Может, лучше сделать вид, что мы ничего не слышали, а? Я так, например, почти ничего. И даже если слышал, то я легко смогу это забыть. А ты?»

Гарин не мог.

– Ксюша, посиди немножко. Мы быстро, – сказал он, опуская дочь на сиденье. – Галина! Будь рядом. Держи ее за ногу, чтобы девочке не было страшно одной.

– Командир… А может, это… – хрипло сказала Галочка, и Гарину показалось, что она облизала пересохшие губы. – Пленных не берем?

Проблема заключалась в том, что Гарин тоже так считал. Он находил это более… разумным. Прагматичным. Это был самый естественный выход, но Гарин не мог думать о нем без отвращения.

– Еще слово, и останешься здесь. Поняла?

– Да как скажешь. Ты только давай побыстрее, ладно?

Гарин взял ее руку и положил Ксюше на колено.

– Мы быстро. Михаил! Михаил?

Толстяк скривился, будто ему предлагали съесть тухлую крысу. Затем он глубоко вздохнул:

– Конечно… Надо помочь… – но его интонация выражала прямо противоположное.

Гарин отобрал у Михаила факел, и они пошли назад – туда, откуда доносился голос.

Константинов не знал, сколько времени он провел без сознания. Минуту? Две? Пять? Он затруднялся с ответом.

Да это было и неважно. Гораздо важнее было другое. Когда он пришел в себя, все вокруг изменилось, и самым разительным изменением стала непроницаемая черная темнота.

Он потерял всяческие ориентиры и теперь с ходу не мог сообразить: где верх, где низ? Где право, где лево?

Самое сильное и постоянное впечатление – острая боль в правой ноге.

Константинов ощущал под руками холодный гладкий металл – стенки соседних вагонов, сошедших с рельсов и упершихся друг в друга.

Ступню зажало, будто в капкане. Но, что было хуже всего, он не мог найти опоры, так и висел, сходя с ума от боли.

Набежавшая волна охладила спину, слегка привела его в чувство. Это было неплохо, однако означало новую опасность – вода прибывала.

А она действительно прибывала, и очень быстро. Константинов не успел бы сосчитать до десяти, а уровень воды уже поднялся до плеч. Еще немного, и он захлебнется.

Владимир что было сил уперся руками в стенки вагонов и попытался найти опору для левой, свободной, ноги. Тогда можно было бы кое-как согнуться и, ухватившись за правую ногу, постараться вытащить ее из железного плена.

Новая волна перекатила через голову, оглушив его. Водяная атака была неожиданной, невидимой, и оттого еще более страшной. Константинов почувствовал, как его охватывает панический ужас.

Вода поднималась, а он висел в тоннеле над рельсами, и его захлестывали набегавшие из темноты волны.

Желая придать себе уверенности (скорее доказать, что он еще жив и может бороться), он стал громко отфыркиваться и материться. Константинов не знал, на кого он ругается: на себя, на воду, на плывун или на безжалостное железо, зажавшее его ногу. Он просто доводил до сведения окружающего мира, что он, Владимир Константинов, очень недоволен сложившимся положением вещей. И не намерен сдаваться.

Впасть в панику, опустить руки и приготовиться к смерти – это было самое легкое, что он мог сделать: один, в темном тоннеле. Но Константинов не видел в этом большого смысла; напротив, смысл, на его взгляд, был в том, чтобы немного подергаться. Побарахтаться.